девочкина косичка
лежит в Освенцимском музее –
живет и не умирает.
Мамины пальцы сгорели, но все-таки ясно видно,
как девочку в путь-дорогу пальцы те собирают,
то они цепенеют, то беспомощно виснут
и черную ленту предчувствий в тонкую косу вплетают.
Туго косичка закручена, не расплетется до вечера.
Слезные змейки стелются – мама горько плачет.
Девочка улыбается ласково и доверчиво,
девочка не понимает, что эти слезы значат.
Вот палачи ледяные – банды их ясно вижу –
косят людские волосы, мечут в стога большие.
Легкие детские локоны ветер уносит выше,
в грузные копны сложены женские косы густые.
Словно шерсть настриженную, словно руно овечье,
в кучи их кто-то сваливает и приминает ногами.
Вижу – пылают яростью большие глаза человечьи,
вижу старух испуганных рядом со стариками.
То, что словами не выскажешь, тоже вижу ясно:
пламя пышет из топки и палачей озаряет,
длинные их лопаты – от детской крови красные,
стылые детские трупы в топку они швыряют.
Вижу седины бедные, как в серебристом инее,
и рядом – как ящерка – тонкую девочкину косичку,
вижу глазенки детские – большие, синие-синие.
Данка Максимович