ли, пьян дверей? -
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы -
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы...
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке -
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
- Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!
Особенно тревожно стало Мандельштаму в январе 1937 года. Он задыхался…
Гораздо тяжелее, чем безработицу и неустроенность быта, воспринимал Мандельштам свою вынужденную изоляцию. Жена поэта вспоминала: "О.М. мучительно искал, кому бы прочесть стихи... Однажды он отправился со мной к какому-то воронежскому писателю, кажется, к Покровскому. Покровского дома не оказалось, а может, он со страху спрятался, что было вполне естественно". Однажды Мандельштам кинулся к телефону-автомату и читал новые стихи следователю НКВД, к которому был прикреплен: "Нет, слушайте, мне больше некому читать!"